Современники, наблюдавшие жизнь народа, видели в таких формах разделения труда нарушение "естественных" отношений. В результате, доказывали они, дочери надомников будут недостаточ­но подготовлены к своим будущим обязанностям домохозяйки и матери. Пастор из деревни ткачей в кантоне Цюриха в 1857 г. со­общал: "Эта непрекращающаяся работа за ткацким станком связа­на с другим недостатком, который заметен только когда ткачиха занимается собственным хозяйством: она не умеет ни готовить, ни штопать, не привыкла содержать в чистоте комнату, короче — она не умеет ничего, кроме как зарабатывать за ткацким станком"[5,91].

В семьях ткачей типичное разделение труда выглядело так: муж­чина прял, женщина чистила основу, а дети наматывали нити. О разделении труда в семьях тюрингских игрушечников Сакс сооб­щает: "...Внутри семей образуется детальное разделение труда, и всё так и спорится в руках. Отец, например, лакирует и раскраши­вает голову, мать кроит костюмчик, дочери его сшивают и натяги­вают на торс, мальчик раскрашивает ножки, а самый маленький прибивает чинелли и кукла готова"[5,191]. Когда надомная промышлен­ность ещё была связана с сельским хозяйством, могло быть и так, что женщины сидели за прялкой, мужчины и работоспособные сы­новья работали в поле или готовили пищу. "Нередко можно уви­деть, что бабушка, мать и внучата заняты прядением, а отец и под­росший сын работают на поле или исполняют другую работу по дому, готовят пищу, чистят свеклу или картофель" .

Ослабление традиционных представлений о мужской и женской работе, доходившее до перевёртывания их соотношения, соответ­ствовало необходимости приспособить организацию труда к мате­риальным условиям жизни. Жёсткие условия, в которых надомники должны были жить и работать, требовали высокой степени разви­тия "семейной кооперации"[5,91]. Это вынуждало людей, занятых на­домным трудом, в зависимости от специфических условий отрасли и конъюнктуры отказываться от традиционных форм разделения труда и кардинальным образом перераспределять основные роли мужчины и женщины.

В ремесленном производстве были иные отношения. Здесь  в основном все исходили из экономического расчета. Имело место значительная разница между женихом и невестой. Такое по­ведение было разумным не только для подмастерьев, которые бра­ком с вдовой добивались положения мастера, а браком с дочерью мастера быстрее допускались в цех; оно было разумным и для жен­щин. Пока городское общество не знало других форм социальной поддержки и обеспечения в старости женщин, разница в возрасте имела второстепенное значение. Многие авторы обоснованно пре­достерегали от того, чтобы переносить современные представления о любви на эти браки. С другой стороны, это не означает, как заме­тила Хайди Розенбаум, что симпатия между женихом и невестой не играла никакой роли. В неразделимом комплексе чувств, эротики и расчёта в зависимости от конкретного сочетания могли преобла­дать разные составляющие. Однако нарушить хозяйственную целе­сообразность нельзя было ни при каком условии: этому препят­ствовали социальные нормы цеха. Как и при изучении крестьянско­го мира, следует помнить, что люди врастали в производственные отношения (а брачные и семейные были их частью) и выбор свой они делали в соответствии с духом ремесленной экономики. То, что современники говорили по этому поводу, скорее может объяснить, чем защитить принятые тогда отношения. Большинству людей и без того было очевидно, что "слабая, хилая болезненная женщина не подходит никакому горожанину: она не может работать..."[5,113] Примечательно, что этот— столь часто высказываемый— устана­вливающий норму тезис мужчины о женщине позволяет без труда определить, кто в цехах и в городском обществе имел власть опре­делять, что должно быть.

Элементом ремесленного производства, который решающим образом определял доступ к власти дома и в цехе, было не владение землёй, как у крестьян, а квалификация. Патриархальные настрое­ния городских цехов именно поэтому не допускали обучение ремес­лу девушек и, соответственно, получение звание мастера — женщи­ной. Сегрегация по полу основывалась не на владении средствами производства, а на исключении женщин из процесса обучения ре­меслу. Кажется обоснованным приписывать вытекавшему из этого преимуществу в квалификации мужчин далеко идущее значение для утверждения патриархата в ремесле. Это преимущество в квалифи­кации ни в коей мере не ограничивалось сноровкой и узким специ­альным знанием. Оно включало в себя "знание света", приобретав­шееся в ходе странствий подмастерьев. Девушки и женщины оставались дома, их среда ограничивалась работой по дому и в саду и, возможно, продажей изготовленных изделий. "Делам домашним" девушка училась у матери. Если находился подходящий партнёр для брака, то она покидала родительский дом, чтобы перебраться в аналогично устроенное хозяйство ремесленника. Женщина, став женой мастера, оставалась зависимой с социальной, правовой и по­литической точек зрения. Хотя она обладала в полной мере правом собственности в соответствии с часто применявшейся нормой общ­ности имущества супругов и правом вдовы продолжать ремеслен­ную деятельность с подмастерьем, господству мужчин не угрожало ничего. Опираясь на порядок получения квалификации и сло­жившуюся символику в высшей степени мужского общества город­ских цехов, они распоряжались важнейшими хозяйственными опе­рациями и располагали властью определять и нормировать соци­альные отношения.

В доме ремесленника по сравнению с домом крестьянина, сферы домашнего хозяйства и производства различались несравнимо бо­лее чётко. Участие женщин в цеховом ремесле варьировало в зави­симости от отрасли и этапа исторического развития. Различные за­преты и санкции цехов против занятий ремеслом женщин доказы­вают, что работа в ремесленном производстве и домашнем хо­зяйстве явно различалась.  Подма­стерья, работавшие вместе с женщинами в мастерской, рисковали быть оштрафованными цехом, их даже могли признать "бесчест­ными"[4,121].

Таким образом, городское общество и цехи устанавливали, что жёны ремесленников должны работать в домашнем хозяйстве, в са­ду и на земле и, в случае необходимости, продавать ремесленные изделия. Всё, связанное с планированием, переговорами с клиента­ми, руководством и наблюдением за учениками и подмастерьями в мастерской, было делом мастера. Имеющиеся данные о нарушениях этого правила относятся в большинстве случаев к бедным мастерам, у которых не было подмастерьев и учеников и которые, что сопо­ставимо с рабочими-надомниками, обычно работали вместе с жё­нами. Не случайно, что подобное встречалось в малодоходных ре­мёслах, к примеру, у пекарей чёрного хлеба и мясников низшего разряда в Бремене[5,113].

 Членство женщины в цехе, а также её общественное положе­ние в городе в значительной степени определялось положением её супруга. Какой-либо правовой и политической самостоятельности женщина не имела. Превосходство мужчины в семье поддержи­валось, наконец, и его обязанностями "отца семейства": он отвечал за "нравственный и религиозный климат" в доме, на его ответ­ственности находилось нравственно-религиозное воспитание уче­ников. Вновь обращают на себя внимание внутренне присущие ло­гике системы требования цеха к "почтенности" происхождения и образа жизни мастера.

Подчинённое положение женщины ни в коей мере нельзя "механически" выводить из характера разделения труда в ремесле. Скорее, оно определялось уже в процессе цехового общественного нормирования и регулирования, который монополизировал за мужчинами квалификацию и профессию. Как и крестьяне, ремес­ленники-мужчины обеспечивали себе господствующее положение, овладев нормотворческими институтами местной общественной жизни. Характер ремесленного производства делал более вероят­ным, чем требовавшее тяжёлого физического труда вдали от дома и маленьких детей крестьянское хозяйство, участие женщин в мелком товарном производстве. Именно поэтому всё сильнее защищали мужчины свою монополию на связанную с рынком и оплачиваемую ремесленную работу, приняв особые нормы, исключившие девушек и женщин из процесса обучения профессии. Таким способом узако­ненное разделение труда между полами вело, в свою очередь, к спе­цифицированным по полам типам социализации: девочки "скло­нялись" к домашней и сельскохозяйственной работе в процессе до­машнего производства, мальчики с детства интересовались предме­тами и приёмами работы в мастерской. Тем самым ремесло способ­ствовало, выходя за собственные социальные рамки, формирова­нию кажущихся "естественными" половых ролей.

В буржуазной семье трудно сказать, какое влияние было сильнее: идеи ли буржуазного "очага" на признание за женщиной роли его "хранительницы" или идеи представления об "идеальной жене" на характер дома. В лю­бом случае женщина была заключена в частной сфере дома, о чём уже достаточно говорилось, а мужчине достался внешний мир. Ре­альное разделение общества на частную, домашнюю сферу жизни (причём слово "домашняя" приобрело совсем другое значение), с одной стороны, и на профессиональный мир, с другой — имело да­леко идущие идеологические последствия. Женщине были приписа­ны черты характера, будто бы предопределявшие её для семьи и до­машнего очага. Одновременно был создан тип мужчины, который не боится никаких усилий и риска в работе. Именно тогда появи­лась уверенность в абсолютной точности знаний о том, что считать типично "мужским" и что— типично "женским". В словаре Брок­гауза за 1815 г. по этому поводу говорится:"Мужчина должен добывать, а женщина старается сохранить; мужчина — силой, а женщина — добротой или хитростью. Этот принадлежит шумной общественной жизни, а та — тихому домаш­нему кругу. Мужчина трудится в поте лица своего и, устав, нуж­дается в глубоком покое; женщина вечно в хлопотах, в никогда не затихающих стараниях. Мужчина сопротивляется судьбе и даже бу­дучи повержен, всё равно не сдаётся; покорно склоняет женщина голову и только в слезах находит она помощь и утешение"[5,131].

Хотя эти напряжённые старания описать некую драматургию отношений полов слишком гротескны и неестественны, чтобы при­нять их за реально сложившиеся в то время, при всех их преувели­чениях они показывают тенденции общественного развития: сенти-ментализацию сферы отношений жены и мужа, приписывания им свойств, которые, по выражению Карин Хаузен, выводились не из жизни женщин и мужчин, а из несущих идеологическую нагрузку идеальных представлений о характере полов[8,92]. Эти усилия оказались особо удачны, поскольку такое абстрактное, не учитывающее фак­тов изображение характеров полов сумело, сохранив целостность, пережить все социальные перемены. И в XX в. масса людей верит в действенность и убедительность стереотипных мнений о мужском и женском характерах.

Было бы ошибкой, увлёкшись сентиментальным спектаклем, не заметить жёсткие рациональные расчёты, всё ещё лежащие в основе буржуазных браков. Для горожанок брак и семья остались един­ственным общественным предназначением (если мы отвлечёмся от таких мест призрения, как монастыри). Оставшиеся незамужними женщины были в тягость родной семье.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10